...Однажды молодой киргизский зоотехник, безумно любящий лошадей и птиц, взял в руки перо, чтобы рассказать людям о волнующих его чувствах и мыслях, о красоте мира, о своих земляках - простых крестьянах из горного селения Шекер на берегу быстротечной речки Куркуреу. Слово молодого прозаика прозвенело, как благовест, и было настолько самобытным, так глубоко проникало в душу, что читатели поняли: восходит новая литературная звезда. Очень скоро писательское творчество стало не только способом жизни, но и смыслом существования Чингиза Айтматова.
Писательская слава зоотехника из маленькой советской республики в центре Азии была ошеломляющей и быстрокрылой: в считанные годы Айтматов, как сообщала ЮНЕСКО, стал одним из самых читаемых авторов на планете. Дебютант буквально околдовал мир своим замечательным словом-самоцветом, мудрым, пророческим, падающим в душу, как зерно истины.
Повесть "Джамиля", принесшая известность Айтматову, потрясла Луи Арагона, который прочел ее по-русски и сразу же, в 1957 году, перевел на французский язык. Судьба Джамили, рассказанная Айтматовым, покорила и немцев, переиздававших эту повесть 38 раз! Книги Айтматова, как прекрасная стихия, шли по континентам, были переведены на 150 языков мира и выходили в свет огромными тиражами.
Встреча с Чингизом Айтматовым
По счастью, на журналистском пути я не раз встречалась с Чингизом Айтматовым. В домашней библиотеке храню его книгу рассказов и повестей с надписью: "Татьяне Синицыной, на память о чуде Иссык-куля. Чингиз Айтматов, 1983 г."
Но тогда, в Чолпон-Ате, мои глаза тогда видели сразу два чуда - Иссык-Куль и Чингиза Айтматова на его берегу. Два вдохновенных создания Творца, призванных утверждать мудрость Жизни и красоту Мира.
Прошло немало лет, и вдруг случайно нахожу в своем личном архиве драгоценный артефакт - пожелтевшие листы с машинописным текстом моего первого интервью с Чингизом Айтматовым. Воистину - "Рукописи не горят!" Мне показалось интересным познакомить современного читателя с этим живым документом.
В ту пору я работала в АПН (ныне - РИА "Новости") и приехала в Киргизию, чтобы взять интервью у Айтматова, по просьбе поляка Мечислава Чумы, главного редактора популярного краковского журнала "Пшекруй". Накануне за выдающиеся заслуги в развитии современной литературы Чингиз Айтматов был избран действительным членом Европейской академии искусства и литературы (Париж), и слава его заявила о себе с новой силой..
...В курортном поселке Чолпон-Ата мы беседовали, прогуливаясь по райскому садику у стен айтматовского дома, стоящего на самом берегу Иссык-Куля. Ходили слухи, что писатель создает нечто грандиозное. Но он рассуждал о чем угодно, только ни о том, над чем работает. После всех стараний мне удалось "выдавить" только одну фразу: "Одним из персонажей моего нового романа будет голубоглазая волчица, о которой мне как-то рассказали пастухи-горцы". Позже выяснилось, что создавалась "Плаха". Мастер лепил свои строчки в полном таинстве и отдавал готовые части на перепечатку и редакторское прочтение жене Марии.
Интервью я начала с моей любимой повести "Белый пароход". Одно из самых пронзительных по своей эмоциональной силе, это произведение Айтматова, было уже экранизировано и показано на международных кинофестивалях в Берлине и в Венеции.
- Казалось бы, "Белый пароход" - вершина, создать нечто подобное по своему совершенству просто невозможно. Однако Вы удивляете читателей все новыми потрясающими книгами. Как Вы относитесь сегодня к своим первым творениям - "Белому пароходу", "Джамиле", приведшим Вас к мировой славы?
Чингиз Айтматов: Я считаю, что моя лучшая книжка еще во мне, она только-только подает сигналы. Знаете, у меня есть одна особенность, может быть, и не очень привлекательная: я полностью теряю интерес к тому, что уже написано. Невысказанное слово мучит душу и, выпустив его на свободу, вроде бы, освобождаешься от страдания...
- Чтобы принять новые?
Чингиз Айтматов: Да, такова участь писателя. Правда, с "Белым пароходом" мне не пришлось особенно мучиться - повесть рождалась легко. Я писал для себя и для того, кому покажется интересным разговор об очевидных вещах - совести, порядочности, зародыш которых у человека появляется уже в детстве.
... Иссык-кульская волна подкатывала под наши ноги. Чингиз Айтматов замедлил шаг, повернулся в сторону озера и, прищурив глаза, кивнул вдаль: "Смотрите, белый пароход".
Серебристые горы, тесно обступившие озеро, подчеркивали импрессионистическую синеву зыбкого водного зеркала, на котором качалось легкое перышко парохода. Трудяга попыхивал трубой, перевозя пассажиров с одного берега на другой. Я зачарованно глядела на лебединую белизну судна. Эта светлая, миражная красота, присутствие рядом писателя, воспевшего образ "белого парохода" уносили в романтическую даль. Еще острее врезалась в душу любимая айтматовская повесть, звездная чистота ее маленького героя. Верилось, что горячее желание мальчика "стать рыбой" сбылось, маленькая речка родного кишлака донесла его до Иссык-куля, где ходит под ослепительным азиатским солнцем белый пароход его мечты - воплощение идеала добра и высшей справедливости.
- Ваш семилетний герой погибает. Вы заставляете его переживать то, что он не в силах пережить, испытываете его детскую душу взрослым страданием. Ваша повесть - трагедия шекспировской силы...
Чингиз Айтматов: Не бывает страдания "взрослого" или "детского", страдание бывает человеческим. Многие, заблуждаясь, считают, что ребенок - это будущий человек, а он - уже человек. Эту истину мне хотелось подчеркнуть в повести. И оттого, в каких условиях малыш разовьется, зависит цельность и ценность его личности. В "Белом пароходе" мальчик своей смертью отвергает то, с чем не смогла смириться его чистая детская душа. Это - образ молнии, сверкнувшей и угасшей. А молнии высекаются небом. А небо - вечно.
- В этой мысли Вы, видимо, нашли утешение для себя и для читателей?
Чингиз Айтматов: Именно. Вы согласны со мной в том, что, несмотря на трагический исход, моя повесть наполнена внутренним светом, надеждой?
Я кивнула головой. Каждый, кто прочел "Белый пароход", может подтвердить, что она потрясает и просветляет. Эхом надежды звучат в душе ее последние строчки:" И что бы ни ждало нас на свете, правда пребудет вовеки, пока рождаются и умирают люди".
- И все же, Ваши книги так грустны... Почему Вы выбираете такую интонацию?
Чингиз Айтматов: Наверно, я и сам "заквашен" на грусти. А если серьезно, то я убежден, что трагедийность - именно та мощная сила, которая возносит человеческий дух к размышлениям о смысле жизни. Недаром она заложена в литературе древних цивилизаций.
- Интересно узнать, к чему пришли Вы, размышляя над сутью человеческого бытия?
Чингиз Айтматов: В понимании смысла жизни я исхожу из того, что ВСЁ венчает Разум, который неотделим от добра и противостоит злу. Человечество пока не выявило ничего более универсального, чем идеи гуманизма, необыкновенно объединяющие весь род людской. Отсюда и назначение литературы: пробуждая разум людей, культивировать гуманизм, ибо он и есть тот самый общий язык, на котором народы могут договориться о спасении мира.
...Солнце скрылось за частоколом горных цепей, их длинные тени улеглись на гладь озера, погасив его яркую синеву. С вершин спускалась прохлада ледников, обострялись запахи елей, населяющих чолпон-атинский парк, невероятно крупных иссык-кульских роз. Белый пароход медленно таял в озерной дали.
"Не пора ли выпить кумысу, - сказал Айтматов, - Мария и дети ждут нас", – и мы свернули на аллею, ведущую к увитому зеленью дому. Я спросила у Айтматова, почему он все свои лучшие вещи написал по-русски. В ответ он рассказал историю о том, как, будучи еще 6-летним мальчиком выступил в роли переводчика. Мать привезла его на лето в горный кишлак, к бабушке. В том году там случилось несчастье – пал скот. Вызвали из города ветеринара, а он – русский и объясниться с местными жителями не может. Тогда пастухи привели шестилетнего Чингиза, который знал по-русски. Перевод юного толмача удался, все благополучно поняли друг друга.
"С того момента, наверно, в мое подсознание вошло чувство двуязычия, - сказал Айтматов. - Знать свой язык – богатство, сделать своим чужой язык – обогатиться вдвое. Русский язык открыл мне огромную часть мира. Синтезируя два менталитета, две культуры, две народные судьбы, я и писал. Моя маленькая киргизская речка влилась в мощный поток России, и он вынес меня в мировой океан".
Имя небольшого курортного поселка на берегу Иссык-куля, куда я приехала, чтобы встретиться с Айтматовым, - Чолпон-Ата, что означает в переводе - "Отец утренней звезды". Чарующа и наполнена особым смыслом этимология восточных образов. Утренняя звезда Венера (Зухра), знак любви и надежды, сияет в этих местах ослепительно. Здесь, на высоте почти тысяча семьсот метров, дыхание гор Алатоо настолько чисто, что ни одна пылинка не мешает свободному течению звездного света, и он тихо струится по горным хребтам, вливаясь в прекрасную чашу озера Иссык-Куль.
Киргизы называют звезду Венеру по-своему – Чолпон и считают, что она покровительствует не только влюбленным, но и пастухам, кочующим с овечьими стадами по горным склонам и долинам. Красивая легенда соединила в этих местах озеро и землю с небом. В ней утверждается, что голубая Чолпон – частичка Иссык-Куля, именно здесь она вышла на берег и, оттолкнувшись от него, взлетела в небо. Отсюда и пошло название – Чолпон-ата, т.е., "отец утренней звезды".
Но ни красота легенды, ни очарование природы не смогли прославить Чолпон-Ату на весь мир – мало ли райских уголков на земле! Это сделал Чингиз Айтматов, избравший старинный поселок своим писательским гнездом, из которого время от времени разлетаются во все концы света его прекрапсные, мудрые творения. Зная о планетарном интересе к слову Айтматова, трудно представить себе, что его отец был первым в роду, кто взял в руки букварь.
От суетных будней, вырывающих из рук перо, и скрылся писатель в Чолпон-Ате. В своем стремлении к уединению он не оригинален. Как и многие его собратья по перу Чингиз Айтматов считает творчество делом интимным, не терпящим свидетелей. Он никому не рассказывает о том, что пишет, не публикует в толстых журналах готовых глав. Рождение книги – сокровенная, очень личная тайна. Вот и сегодня, до самого моего появления, никем и ничем не потревоженное слово волосяным ручейком сбегало с его пера на белизну бумаги. Три странички "тайнописи" в день, больше удается крайне редко.
Первый читатель и редактор – всегда жена Мария. Время от времени она приезжает в Чолпон-Ату с детьми - шестилетней дочерью Ширин и четырехлетним сыном Эльдаром, перепечатывает на машинке законченные страницы, высказывает свое мнение. Она – киносценарист, человек с тонким художественным вкусом, которому Айтматов доверяет безоговорочно.
Он пишет медленно, часто переписывает, правит, пока не наступит "момент истины". Владея двумя языками, киргизским и русским, он излагает мысль в том или ином лингваформате, а потом - сам себя переводит. Писатель считает, что подобно тому, как на стыке двух наук рождается ее новая отрасль, так и на стыке двух языков появляется новый образ писательского мышления.
- Как приходят идея, сюжет? В Ваших книгах земное, обыденное, сливается с писательским вымыслом так же естественно, как соединяются вода и мука, чтобы стать хлебом…
Айтматов прищурил глаза и сначала похвалил кумыс, который мы пили, напомнил о его целебных свойствах. А потом сказал: "По-разному бывает. Неизменно только одно чувство – смущение перед листом бумаги. Испытываю некий "комплекс первой мысли" - всегда трудно начать. Дело в том, что, прежде чем начать, я должен знать, каким будет конец. Так было с "Белым пароходом", так было и с моим последним романом "И дольше века длится день".
- Я за что очень люблю эту книгу - за блеск слова и мысли, за глубокий философский подтекст, она стоит в одном ряду с "Мастером и Маргаритой" Булгакова и романом Маркеса "Сто лет одиночества". Уже эпиграфом - "И книга эта – вместо тела моего, и слово это – вместо души моей" - Вы словно даете понять, что этому сочинению отдано всё Ваше "я" без остатка.
Чингиз Айтматов: - Приятно и лестно быть в одной кампании с такими блестящими мастерами литературы, как Булгаков и Маркес. Но, знаете, мой роман здорово ругали - и критики, и читатели, он выбрал острую дискуссию в обществе. Особенно мне досталось за фантастический план, за метафоричность. Я всем благодарен за строгий суд, но считаю, что метафора – эффективный инструмент мысли, она необходима, потому что фантастичен сам современный мир.
Маркес о своем романе "Сто лет одиночества" сказал, что, создавая его, он стер все границы, существующие между реальностью и фантастикой, именно поэтому то, о чем он писал, границ не имело. Возможно, я тоже пережил похожий эффект. Что касается эпиграфа, который я выбрал, то это изречение принадлежит армянскому философу монаху Григору Нарекаци, жившему в Х веке и написавшему "Книгу скорби". Я был потрясен теми нечеловеческими моральными испытаниями, которым он подвергает свою совесть.
- В Вашем романе такой же дух, и более всего поражает тот максималистский способ, с помощью которого Вы подвергаете своих героев нравственным борениям, суду совести, призывая в помощники даже силы стихии…
Чингиз Айтматов: Нравственный максимализм – это та позиция, с которой начинается великая литература, в этом я убежден. В столкновении нравственного с безнравственным вечного с эфемерным, суетного с возвышенным человек интересен и значителен насколько, насколько велика его духовность. Веруя в это, я стремился поставить главного героя романа – рабочего-железнодорожника Едигея, прозванному "буранным", в центр волнующих проблем, в центр поэтической Вселенной, показав его полномочным представителем рода людского. Мой Едигей – труженик, на каких земля держится. Трудолюбива и его душа, он не из тех, кто только потребляет. Он думает, задает себе вопросы, мучается над ответами. Он – Человек!
- Почему Вы поселили своего Едигея в казахской степи, а не в родном киргизском ауле, откуда вышли все прежние герои?
Чингиз Айтматов: Я часто пересекал огромные пространства пустынных казахских степей в поезде, путешествуя из Фрунзе (ныне Бишкек) в Москву. И всегда меня поражали маленькие полустанки с горсточкой домов, мимо которых поезд проносился, не останавливаясь. Я часто задумывался над тем, что скромная жизнь людей в этих крошечных поселках, отрезанных, казалось бы от всего мира, также не лишена страстей, причастна ко всеобщей жизни, подобно тому, как капли морской воды причастны к морю. Есть и еще одна причина того, почему действие разворачивается в казахской степи – здесь развернут космодром, и в моем романе есть многозначащая космическая линия.
- Почему Вы избрали метафорой космос?
Чингиз Айтматов: С годами меня все больше стала волновать связь человека со Вселенной. Расщепив атом, человечество вторглось в тайны мироздания, которые позволяют держать в руках могучую энергию, угрожающую существованию всего живого. Аллегорический прием, фантастический сюжет, использованный в романе, - не самоцель, а только метод мышления, один из способов познания и интерпретации действительности. Космологическая часть романа вымышлена с одной целью – потенциальными опасностями в гротескной форме заострить ситуацию, чреватую для человечества, и тем самым показать, что нет на свете более ответственной задачи, чем спасение цивилизации.
- В романе жизнь героев слита с природой, в ряду центральных образов романа – образ верблюда Буранного Каранара…
Чингиз Айтматов: Мы связаны с природой неразрывными узами, и кто забывает об этом – обречен. От неразумения, несостоятельности, слепого страха силы стихии кажутся нам враждебными. Нужно научиться чувствовать и ценить природу. Тот, кто не лишен воображения, может себе представить, на какое убогое прозябание и одиночество мы обрекаем потомков, которые не будут иметь представления о том, как поют птицы, как распускаются цветы и как завораживает своей грацией горный олень.
В прошлом – я зоотехник, учился с сельскохозяйственном институте, да и детство мое прошло в селе, среди природы. Может быть, всё это, вместе взятое, и сыграло свою роль, когда я описывал верблюда Буранного Каранара, лошадей в ранних рассказах, рогатую Мать Олениху в "Белом пароходе". Тема любви к природе, необходимости защищать ее очень близка, я и дальше буду следовать ей. Например, недавно я был в гостях у пастухов, которые рассказали мне историю о волке, враждующем со стадом. Волк этот беспощадно уничтожал овец, причем, вовсе не потому, что был голоден, а просто – вспарывал им брюхо и уходил в свое логово. Неестественное поведение дикого зверя, который обычно охотится только для того, прокормиться. Оказалось, что год назад один нерадивый пастух разорил волчье логово, забрав из него всех детенышей. В ответ – лютая месть зверя. И сколько такого бессердечного отношения к природе в общем масштабе нашей жизни!
- Какие еще проблемы современной жизни Вас волнуют?
Чингиз Айтматов: Присутствие в ней обывательщины, цинизма, вещизма и т.д. Вот уже сорок лет мы живем под мирным небом, жизнь дает новые возможности. Некоторые самоуспокоились, стали отдавать предпочтение материальным ценностям перед духовными. Недаром говорят: "Велика сытость – велико высокомерие". Но ведь именно духовное самочувствие человека – один из главных факторов достойной жизни. Потому что она – беспощадная совесть наша. А совесть никогда не позволит человеку предать высшие духовные идеалы, чтобы спокойно предаваться страсти стяжательства, карьеризма, лицемерия и т.д., нужно перестать быть человеком, как это сделал один из моих отрицательных героев в романе, ставший манкуртом.
… Я попрощалась с семьей Айтматовых и, ступая по камешкам, побрела береговой кромкой вдоль озера. Огромная чаша притихшей ночной воды освещалась полной луной. Бледная дорожка ее луча, дробясь, покачивалась на теплых округлых волнах. Местная притча рассказывает, что озеро наплакали девушки, потерявшие своих любимых, и от этого иссык-кульские воды имеют солоноватый привкус...
…………………………………………………………………………………
Едигей, герой одного из самых знаменитых айтматовских романов "И дольше века длится день", обращаясь к Богу, говорит: "Если правда, что душа после смерти переселяется во что-то, хотелось бы мне превратиться в коршуна-белохвоста, чтобы летать и глядеть не наглядеться с высоты на землю свою".
Душа писателя уже нашла свою высоту. Чингиз Айтматов покинул наш мир и приобрел другую суть – Вечность. Ну а его книги все разговаривают с людьми нашей планеты, на их родных наречиях. Изреченная им истинная мудрость притягательна и нетленна.
