Судьба Лихачёва поначалу не обещала ничего экстраординарного. Он родился в царское время, в семье потомственных петербуржцев. Его отец был инженером-электриком, а мать домохозяйкой. Мальчик рос в гармоничной гуманитарной семье, учился в гимназии Императорского Человеколюбивого Общества (оказывается, было такое!), откуда по окончании гимназии перешел в реальное училище. Вот тут-то его жизнь первый раз качнуло на волне истории. Две революции - сначала Февральская, затем большевистская - сломали ровное течение судьбы, и юноша оказался в так называемой Советской единой трудовой школе, которую окончил в 1923 году.
Судя по тому, как себя вел молодой человек Дмитрий Лихачев, он принял за чистую монету пылкие речи власть предержащих о свободе, равенстве и братстве, потому что, поступив в университет, на отделение языкознания и литературы, он стал активным членом студенческого кружка "Космическая академия наук", где выступил с докладом о старой русской орфографии, "попранной – по его же словам – и искаженной врагом Церкви Христовой и народа российского".
Эта пощечина советской власти была тут же замечена. Студента Лихачева арестовали и осудили на 5 лет, по статье "за контрреволюционную деятельность". Ему еще повезло, времена политического людоедства только начинались, через 7-10 лет за контрреволюцию суд приговаривал исключительно к расстрелу.
Так в феврале 1928 года двадцатидвухлетний молодой человек оказался в одном из самых страшных лагерей тогдашнего времени, в Соловках. Это была территория бывшего монастыря, который превратили в лагерь Особого Назначения. Его обитатели представляли собой гремучую смесь уголовников и политзаключенных, где последние оказались в рабстве у первых.
Здесь в лагере, впервые проявился исследовательский гений Лихачева. С удивлением неофита он стал вдумываться в мир тотальной уголовщины и понял, что перед ним особого рода лингвистическая и психосоматическая структура, построенная на архаических, чуть ли не доисторических законах. При нарождающемся интересе Лихачева к древности, уголовная среда и уголовная феня или язык для своих, на котором общалась вся многоголовая кобла, стали для естествоиспытателя матрицей глубинного народного сознания.
Его первой научной публикацией стала статья "Картежные игры уголовников", которую Лихачев опубликовал в местной газете.
Оказавшись на дне жизни, в опасной агрессивной среде воров, молодой Лихачев между тем вписался в жизнь лагеря, его не тронули, не "опустили", не покалечили. Видимо, уже тогда на него упал луч некой святости: подобно древнему пророку Даниилу во рву со львами, он сохранил и себя, и приумножил духовную силу. Звери его не тронули.
Замечу – уже от себя – опираясь на личный опыт армейской службы в Советской армии: получив офицерские погоны после окончания университета в дисциплинарном батальоне на Урале, по сути, в лагере для солдат, совершивших воинские преступления, я на своём опыте убедился в том, что эта агрессивная пучина обладает своеобразной, извращенной, но все ж таки моралью. Ум и культура тут имеют свою высокую цену, и, при соблюдении нехитрых правил, интеллигент может обрести большую власть над зоной, при единственном условии – ты должен быть святым.
Лихачев был святым. Зона его приняла. Его не тронули цепные псы – охрана лагеря. В ноябре 1931 года он был переведен в Бело-балтийский лагерь, на строительство канала, где работал счетоводом и даже железнодорожным диспетчером.
В 1932 Лихачев был досрочно освобожден и вернулся в Ленинград, где стал редактором в издательстве. Вскоре с него, по ходатайствую академика Карпинского, были сняты все судимости - огромная удача по тем временам. Он словно получил индульгенцию от террора.
Научным итогом этого погружения в бездну стала замечательная работа Дмитрия Лихачева "Черты первобытного примитивизма воровской речи". Впервые она была опубликована в сборнике "Язык и мышление" Института языка и мышления им. Марра.
Этот эпохальный труд Лихачева, на мой взгляд, до сих пор не оценен по достоинству. Между тем он вскрыл глубинные основы русского народного космоса и тайны нашей ментальности, в частности, зафиксировал агрессивную оборону сознания и речи от атаки большевистского "новояза" и провидчески обосновал грядущий крах революции. Во-вторых, Лихачев зафиксировал особое упование русской ментальности на энергию речи как на инструмент магического воздействия на природу и законы развития общества. Вот где была реализована ставка на утопию! Она была подхвачена глубинным первобытным примитивизмом национального космоса. Наша революция была отчасти актом такой вот примитивной народной глубинной магии.
Но возможно, самым главным итогом "путешествия в бездну" для Лихачева стала та особого рода интеллигентская святость, которая ореолом окружила его личность сначала в лагере, а затем на свободе.
Скрытым, неизвестным святым он ступил на стезю служения науке и России, повторяя тихие подвиги великих страстотерпцев, и в первую очередь - терпение гениального отца Павла Флоренского, который тоже отбывал примерно в то же время свой срок на Соловках и принял там свою смерть.
С этой поры судьба оберегала все начинания и чаяния молодого ученого. Лихачев пережил ленинградскую блокаду, и не один, а с семьей. В труднейшие годы он опубликовал свою первую книгу (написана совместно с М. Тихановой) "Оборона древнерусских городов". Его интерес к Древней Руси сложился окончательно и навсегда. Тогда же в блокадном городе Лихачев защищает кандидатскую диссертацию о новгородских летописных сводах XII века. В 1942, в июне он был вместе с семьей эвакуирован в Казань. А сразу после окончания войны опубликовал целую серию научных шедевров: "Национальное самосознание Древней Руси", "Новгород Великий", "Культура Руси эпохи образования Русского национального государства", не стану перечислять все его книги, их много.
Доцент, доктор наук, профессор Ленинградского университета, академик, глава Пушкинского Дома, Председатель Российского фонда культуры, лауреат многих премий, почетный доктор множества академий Дмитрий Сергеевич Лихачев к концу своей многотрудной жизни получил все регалии, и все звания какие только мог.
Особой любовью его ума стал шедевр древнерусской литературы "Слово о полку Игореве".
Есть один любопытный эпизод, который замечательно передает характер Лихачева. Дело в том, что комментарии академика к "Слову" в 60-е годы подверг критике замечательный казахский поэт и лингвист Олжас Сулейменов. В своей книге "АЗиЯ" Олжас высказал версию о том, что "Слово" - дитя двух культур, русской и тюркской. В те годы это была непозволительная дерзость. Разразился научный скандал. Сейчас, когда страсти улеглись, можно сказать, что Сулейменов оказался прав. Во-первых он еще раз доказал, что перед нами подлинник. Его блистательный, а временами гениальный анализ текста раскрыл перед нами творческую магму языка, в котором рождалось и на каком писалось "Слово о полку Игореве". Автор "Слова…" хорошо знал один из тюркских языков, понимал половецкую речь. Он свободно вплетал в текст слова, фразы и образы Востока, которые позже были забыты и искажены монахами-переписчиками, не знавшими тюркского языка половцев.
Одним словом, Олжас Сулейменов страстно и убедительно доказал, что древнерусская культура, письменность Руси и ее величайший из ранних перлов "Слово о полку Игореве" рождались в едином пассионарном потоке тюркского натиска на славян и стали итогом смешанного брака двух великих стихий Леса и Степи.
Справедливости ради заметим, что научный мир отнесся к изысканиям Олжаса по-разному. Была не только огульная травля, но и научная дискуссия. Тот же академик Лихачев возражал Сулейменову в самом уважительном тоне, на равных, он выстроил свою систему доказательств, а позднее признал, что во многом поэт оказался прав.
При этом Лихачев держал книгу "АЗиЯ" Сулейменова в своей домашней библиотеке, в книжном шкафу рядом с письменным столом, демонстративно развернув лицевой обложкой. Вот маленький алмаз из той тропы, какой выложен путь Лихачева! Моральная прочность прежде всего. Чистота нравственного чувства, что может быть выше?
Возможно, самый важный и скрытый от глаз профанов подвиг Лихачева связан с плавным поворотом русской интеллигенции к Вере. Сдвиг революции привел лучшую часть российских умов к атеизму, к демократии, к культу прав человека… Церковь стала институтом несовременным, немодным. Лихачев первым затеплил свет для тысячи страждущих, как он сделал сие до сих пор непонятно, но сделал.
Свет его постоянного присутствия позволил большей части интеллигентов, сохраняя политический радикализм, культ прав человека, ориентир на западную систему ценностей, тем не менее, выйти на свой уникальный путь синкретической цивилизации.
Думаю, что без духовной опеки и авторитета Дмитрия Сергеевича не могло бы состояться погребение царских останков семьи Николая II и самого самодержца в Петропавловском соборе.
Наконец, само переименование Ленинграда в Санкт-Петербург было также отчасти сделано под духовным патронажем Лихачева. На протяжении всей жизни он давал нам уроки человеколюбия. Его роль подчеркивают даже такие детали как приезд к патриарху тогдашнего президента Путина… царственный старец уже был слаб и не мог встать из кресла, но, сколько ума и душевного юмора было на его лице. Насколько его облик был противоположен другому кумиру тогдашней публики ниспровергателю Солженицыну.
Так во всегдашнем споре двух начал света и гнева существует современная Россия, плоть и дитя Древней Руси, средостение двух великих стихий Степи и Леса.
Источник: Портал ИнфоШОС.
